которое дала Ма, вдруг вонзилось в тело. Но все эти вопросы весили меньше, чем безопасность Черной Коровы. Им было право: взрослость — это ответственность за тех, кого любишь. Прошлое невозможно контролировать, остается надеяться на шанс сменить будущее. Он посмотрел на подругу и сказал:

— Иди с Армией чудовищ, они тебя будут охранять. И если уж так хочешь, я могу вместо тебя отдать тумар Белокуну.

— Нет, ты не понял. Это моя задача. И я уйду с тобой. — Черная Корова схватилась за медальон.

Драка в котловине начала стихать. Раздалось имя Бекира. Их уже искали.

Болбочан переводил взгляд с Бекира на девочку, обдумывая другие варианты.

Наконец искалеченное лицо расплылось в широкой улыбке, бей что-то сорвал с шеи и протянул Бекиру. На большой ладони лежал свисток.

— Он знает песню. — Болбочан кивнул на Ниязе. — Перекати поле передаст весть. Не уверен, что Григоренко-другой мне поверит, но я буду убеждать Совет юртов атаковать Старших Братьев. По ребенку Марка

Хорошая мы точно должны вернуться. — неожиданно Болбочан расхохотался.

— А Дешт умеет шутить. Богом клянусь, наши флаги еще замелькают над Матерью Ветров. Ну а вы попробуйте не умереть до нашего прихода.

* * *

Содрогаясь на тулпаре позади Саши Бедного, Бекир еще фарсах видел черные точки отряда Армии чудовищ. Он все еще не мог поверить в слова Черной

Коровы и Болбочана: Марко Дорош жил в Деште долгие годы, но ни разу не дал о себе знать, не пришел за ним. От нового мнения стало еще досаднее: он зря обвинял Ма, что она так скоро забыла отца. Это он оставил их. А может, нет? Может, Ма знала, что Марк Дорош жив и что он не хочет с ними быть, поэтому его и не искала? Нет, она бы об этом не соврала. Ма всегда рассказывала об отце только хорошее. Просто без деталей. Говорила, что их съел

Дешь. Но если и она не договаривала, прикрываясь тем, что воспоминания засоленных разрушил суйер?

«Но будь готов, что правда разрушит твою жизнь», — раздались в голове прощальные слова Талавира.

«Почему взрослые так любят лгать?» — Бекир почувствовал, как ладони стали влажными, вытер их о штанину и посмотрел на место, за которым только что держался. На сухой ветке, вплетенной в гриву тулпара, расцвели мелкие желтые цветы. Дар стал проявляться все чаще. Вода Жизни таки к нему заговорила. Жаль, что она не принесла желаемых ответов.

Ма. В брюхе железной рыбы только память не способна съесть ржавчина

Ма проснулась оттого, что Станция вздрогнула. Мать Ветров снова сменила высоту, а это означало, что бури усилились. Даже мукоэде ляин эр

святая проклятая земля, обходящая бури, — уже не защищал Станцию.

— Дешь лихорадка. Зло хочет вырваться наружу, — сказала Ханум, меняя очередной бинт. Ма с удивлением осознала, что не только пропустила приход медицинской работницы, но и не проснулась, когда та принялась делать перевязку. Сон не отпускал, она прикрыла веки. И это было ошибкой: ее захлестнули картинки из прошлого. Станция снова горела, а дети кричали так, что хотелось закрыть уши. С тех пор, как она проснулась на Матери Ветров с поражениями от мемобомбы, воспоминания продирались, как ветер в щели старой юрты. Усилиями воли она заталкивала их обратно.

— Я Ма — официальный врач из Ак-Шеих. Моего сына зовут Бекир. Мой дом -

Что-то, — прошептала она, выгибая спину. Боль от наростов на лопатках и от порезов на теле заставила сон отступить. Боль всегда была ее союзником. Может, поэтому она не позволяла вырасти потому, что карабкалось с ее спины. Тогда бы она избавилась от боли и была бы вынуждена впустить в голову то, что столько лет держала на веревке.

— На-а, — Ханум высыпала ей на ладонь черный порошок. В нем мерцали хрусталики суету.

— Что это? — Ма понюхала смесь. Острый запах вызвал воспоминание о юрте Тети Вальки, костер, смех двух ртов. Сердце Ма сжалось от тоски. Вот почему она не любит вспоминать.

— От боля. Как ты хотела.

"Арконит и атропа", — догадалась Ма. И кое-что незнакомое. Она недоверчиво посмотрела на Ханум. Если она хотела ее убить, то делала это слишком открыто.

— Но лучше не пей. Это тьма-арирует разум. В твоей кро-ве — обломки мемобомбы. Чтобы их избавиться, надо вспоминать. — Женщина положила теплую руку на ее лоб. — Вспоминать страдания. Вспомнить боль. Не сражайся со своей памятью.

На мгновение Ма показалось, что перед ней тетка Валька, которая произносит свои последние слова.

— У меня нет воспоминаний, которые стоит воскрешать, — выскользнула из-под ее руки Ма.

Ручка скрипнула, Ма сжала кулак и спрятала руку с порошком под простыню. Но вместо ожидаемого Белокуна на пороге появилась Сфена. За последние дни она изменилась не меньше, чем глава Матери Ветров. Красные дреды пылали, линия губ стала неровной из-за чрезмерного употребления уха, скулы покрыли багровые пятна, а глаза стали глубокими и холодными, словно вода на дне колодца.

Явных перемен еще не было, но Ма узнала «прикосновение Дешту» — Сфена теряла суер. Даже Белокун признал разрушительное влияние безобразных жаб, а он еще и постоянно держал вокруг себя больную бакасу Талавира. Вероятно, он решил сделать паузу и поручил допрос Сфени.

— Гавену Белокуну совсем плохо? — Мая подняла бровь и едва заметно улыбнулась. Она чувствовала, что и Сфена разделяет ее злорадство. Белокун решил прикрыть свой зад, подвергая опасности помощницу. Кому это может понравиться? Не понравилось бы.

Какой Ма?

Настоящей или той, которая работала на Матери Ветров?

Какая из двух женщин до сих пор существует?

Ма прикусила губу и, пытаясь упорядочить мысли, сосредоточилась на действиях Сфены. Рудокоса поставила на тумбу у кровати банка с блестящей от суетки жабой.

— Я говорила, что использовать бакас — плохая идея, — утоляя боль, сквозь зубы, сказала Ма. — Это как лечиться ртутью или свинцом. Чтобы извлечь пользу из даров Дешту, его надо понимать.

— Ты говоришь, как чудовища снизу, — фыркнула Сфена и потерла место укуса бакасы.

Ма почувствовала движение собственного манкура. Их личинки были связаны. Мама уже несколько